Странные и неприятные картины, проданные за большие деньги [Обзор / В мире]

 

---

 

1.«Спящая социальная работница» ($ 33,6 млн.)

    Картина Люсьена Фрейда «Спящая социальная работница» вызвала широкий общественный резонанс, когда была выставлена на публику. На полотне изображена женщина, но не с красивым подтянутым телом, а весом в 127 килограмм. Таким образом, художник хотел подчеркнуть, что у каждого свое понятие красоты.

В 2008 году картина была продана на аукционе Christie’s российскому олигарху Роману Абрамовичу. Ее окончательная цена составила 33,6 миллиона долларов. «Спящая социальная работница» стала самой дорогой картиной, проданной при жизни Люсьена Фрейда. 

---

 

«Фальстарт» ($ 80 млн.)

    Полотно Джаспера Джонса в 2006 году было продано за 80 миллионов долларов. Художник является заметной фигурой в поп-арте и неодадаизме. Картина «Фальстарт» была написана еще в 1959 году. 

---

 

«Дора Маар с кошкой» ($ 95,2 млн.)

    Для этого портрета Пабло Пикассо позировала его возлюбленная Дора Маар. Художник деформировал красивое лицо до неузнаваемости. В 2006 году грузинский политик Бидзина Григорьевич Иванишвили приобрел картину «Дора Маар с кошкой» за 95,2 миллионов долларов. 

---

 

«Женщина III» ($ 137,5 млн.)

    «Женщина III» была написана абстрактным экспрессионистом Виллемом де Кунингом. В 1970-х годах она находилась в музее в Тегеране, но после событий, связанных с исламской революцией, картину с изображенной на ней обнаженной женщиной изъяли из коллекции. В 2006 году ее купил американский миллиардер за 137,5 миллионов долларов. 

---

 

«№ 5» ($ 140 млн.)

    Картина еще одного абстрактного экспрессиониста Джексона Поллока ушла с молотка за астрономическую сумму. Для простого обывателя «№ 5» может показаться просто разбрызганной краской разного цвета, но покупатель наверняка считает по-другому, если он захотел выложить за эту картину целых 140 миллионов долларов. 

---

 

«Обмен» ($ 300 млн.)

    Говоря о самых дорогих картинах, нельзя не упомянуть «Обмен» Виллема де Кунинга. Это полотно выглядит так, будто автор вначале размазал краски, а затем повозил кистью в разные стороны. Невероятно, но именно за «Обмен» было выложено целых 300 миллионов долларов. 

---

 

— Плюнь, — сказал Азадовский. — Это все туфта. Ты пока прогуляйся, посмотри новую коллекцию. Два дня как развесили. А у меня тут пара важных терок. Он поднял руку и щелчком пальцев подозвал секретаршу. — Вот Алла тебе и расскажет. Это Ваван Татарский. Знакомы? Покажи ему тут все, ладно?

Татарский остался в обществе секретарши. — Откуда начнем осмотр? — спросила она с улыбкой. — Отсюда и начнем, — сказал Татарский. — А где коллекция? — Так вот она, — сказала секретарша, кивая на стену. — Это испанское собрание. Кого вы больше любите из великих испанцев? — Это… — сказал Татарский, напряженно вспоминая подходящую фамилию, — Веласкеса. — Я тоже без ума от старика, — сказала секретарша и посмотрела на него холодным зеленым глазом. — Я бы сказала, что это Сервантес кисти.

Она аккуратно взяла Татарского за локоть и, касаясь его голой ноги высоким бедром, повела к ближайшему листу бумаги на стене. Татарский увидел на нем пару абзацев текста и синюю печать. Секретарша близоруко нагнулась к листу, чтобы прочесть мелкий шрифт. — Да, как раз это полотно. Довольно малоизвестный розовый вариант портрета инфанты. Здесь вы видите нотариальную справку, выданную фирмой «Оппенхайм энд Радлер», о том, что картина действительно была приобретена за семнадцать миллионов долларов в частном собрании. Татарский решил не подавать виду, что его что-то удивляет. Да он, собственно, и не знал толком, удивляет его что-то или нет. — А это? — спросил он, указывая на соседний лист бумаги с текстом и печатью. — О, — сказала Алла, — это наша жемчужина. Это Гойя, мотив Махи с веером в саду. Приобретена в одном маленьком кастильском музее. Опять-таки «Оппенхайм энд Радлер» не даст соврать — восемь с половиной миллионов. Изумительно.

— Да, — сказал Татарский. — Правда. Но меня, честно говоря, гораздо больше привлекает скульптура, чем живопись. — Еще бы, — сказала секретарша. — Это потому что в трех измерениях привыкли работать, да? Татарский вопросительно посмотрел на нее. — Ну, трехмерная графика. С бобками этими… — А, — сказал Татарский, — вы вот про что. Да, и работать привык, и жить. — Вот и скульптура, — сказала секретарша и подтащила Татарского к новому бумажному листу, где текста было чуть побольше, чем на остальных. — Это Пикассо. Керамическая фигурка бегущей женщины. Не очень похоже на Пикассо, вы скажете? Правильно. Но это потому, что посткубистический период. Тринадцать миллионов долларов почти, можете себе представить? — А сама статуя где? — Даже не знаю, — пожала плечами секретарша. — Наверно, на складе каком-нибудь. А если посмотреть хотите, как выглядит, то вон каталог лежит на столике. — А какая разница, где статуя?

Татарский обернулся. Сзади незаметно подошел Азадовский. — Может, и никакой, — сказал Татарский. — Я, по правде сказать, первый раз сталкиваюсь с коллекцией такого направления. — Это самая актуальная тенденция в дизайне, — сказала секретарша. — Монетаристический минимализм. Родился, кстати, у нас в России. — Иди погуляй, — сказал ей Азадовский и повернулся к Татарскому: — Нравится? — Интересно. Только не очень понятно. — А я объясню, — сказал Азадовский. — Это гребаное испанское собрание стоит где-то двести миллионов долларов. И еще тысяч сто на искусствоведов ушло. Какую картину можно, какая будет не на месте, в какой последовательности вешать и так далее. Все, что упомянуто в накладных, куплено. Но если привезти сюда эти картины и статуи, а там еще гобелены какие-то есть и доспехи, тут пройти будет негде. От одной пыли задохнешься. И потом… Честно сказать — ну, раз посмотрел на эти картины, ну два, а потом — чего ты нового увидишь? — Ничего. — Именно. Так зачем их у себя-то держать? А Пикассо этот, по-моему, вообще мудак полный. — Здесь я не вполне соглашусь, — сглотнув, сказал Татарский. — Или, точнее, соглашусь, но только начиная с посткубистического периода. — Я смотрю, ты башковитый, — сказал Азадовский. — А я вот не рублю. Да и на фига это надо? Через неделю уже французская коллекция будет. Вот и подумай — в одной разберешься, а через неделю увезут, другую повесят — опять, что ли, разбираться? Зачем? Татарский не нашелся, что ответить. — Вот я и говорю, незачем, — констатировал Азадовский. — Ладно, пошли. Пора начинать. Мы потом сюда еще вернемся. Шампанского выпить.